Кашель после искусственной вентиляции легких

…. Рядом со мной в палате реанимации лежит старая китаянка с торчащей из трахеи трубкой. Ее желтое лицо вполоборота обращено ко мне, и я иногда ловлю на себе страдальческий взгляд узких смородиновых глаз. Она время от времени тихо стонет, водит тонкими руками с синими жилами под пергаментной кожей по простыне на груди, мелко подрагивает ногами с особенным образом собранными в горсточки на крохотных узких ступнях пальцами (это так называемый золотой лотос – подсказал мне Гугл).

«АиФ-Красноярск» публикует рассказ (в сокращении) красноярского писателя Марата Валеева, который был написан после его выписки из ковидного госпиталя. На больничную койку он попал с 75% поражением лёгких и несколько дней провёл на аппарате искусственной вентиляции легких.

Вирус подцепил… в больнице

Нам со Светланкой этот гадский COVID-19 нынче уже подгаживал: сначала сорвал весеннюю поездку в Иорданию на Красное море (страна закрылась), затем то же самое повторилось с Турцией. В конце концов мы отдохнули в Белокурихе и, кстати, остались крайне довольны этой поездкой. Но на море, на море-то мы еще нынче не были! И в конце концов, перебрав все возможные варианты, решили поплескаться в бархатном сезоне в водах Черного моря в Абхазии.

Но до отъезда туда необходимо было пройти профилактическое лечение в сосудистом отделении Красноярской БСМП – чтобы относительно нормально себя чувствовать, мне предписано пожизненно два раза в год прокапываться сильнодействующими сосудорасширяющими препаратами. Ну, я собрался и лег в больницу по графику. Все там было нормально, лечение шло размеренно, правда, в отделении из-за угрозы коронавируса был установлен карантин: масочный режим, запрет на свидания с посетителями и т.д.

Однако к концу лечения я почувствовал, что простыл – в палатах было душно, и мы их время от времени проветривали, и я где-то не уберегся, продуло. Появился небольшой кашель, температура, выше 37. При такой, как известно, сейчас в самолет на посадку не возьмут. И я в предпоследний день прокапывания отпросился у врача домой, чтобы пролечиться самому.

Супруга на всякий случай отселила меня на диван в гостиную, развернула свою аптечку. Однако несколько дней усиленных попыток согнать у меня температуру ничего не дали. Вызвали на дом участкового врача. Приехал молодой долговязый парень, послушал меня, измерил температуру, взял мазки, лечение рекомендовал продолжить. А температура на месте, появилась одышка.

Светлана во время очередного похода в аптеку додумалась купить пульсоксиметр. И замер показал, что уровень кислорода в моем организме упал до 85 (нормальный показатель 95-100). А тут еще позвонили из лаборатории, куда уехали мои мазки, и сообщили – у меня положительный результат.

Дышу, как рыба на суше

В такой ситуации ничего другого, кроме как вызвать скорую, не оставалось. Она приехала быстро, и вот мы со Светланой и фельдшером направляемся к лифту. И я осознаю, насколько серьезно мое положение: десяток шагов преодолеваю, дыша как рыба, выкинутая на сушу. Однако ж быстро развивается у меня хворь…

Меня привозят в краевую клиническую больницу. Светлану сразу отделяют и уводят куда-то в зал ожидания. Я и еще несколько человек сидим в приемной и ожидаем решения своей судьбы. У меня берут анализы крови, мазки, замеряют время от времени сатурацию. Она все снижается. Но вот формальности окончены, и меня в темпе ведут… на кислород – у меня начали синеть губы.

В помещение, где есть аппарат, на меня тут же надевают маску, и я начинаю вдыхать кислород, мне становится легче. Теперь надо на КТ (компьютерную томографию), и без кислорода отправить меня туда не решаются. Сажают на каталку, рядом устраивают небольшой кислородный баллон. Я надеваю маску, обнимаю баллон, чтобы он не выпал вдруг, и дюжий молодой фельдшер скорым шагом катит меня куда-то по коридорам, мы выезжаем на улицу, катимся по тротуару, снова въезжаем в помещение и попадаем в отсек, где и установлен компьютерный томограф…

Здесь небольшая очередь. Через два-три человека лаборантка КТ просвечивает и мои легкие. Едем обратно. Еще с полчаса, и сообщают результат КТ: у меня «закрыты» 75% легких, вот откуда такая нарастающая одышка, сердцебиение ну и немного тревожное состояние. Принимается решение о моей госпитализации в третье отделение пульмонологии краевой больницы, куда меня и отвозят с вещами на той же тачанке, с кислородным баллоном в обнимку.

Без кислорода не могу

В палате на четыре койки нет ни умывальника, ни туалета, но зато есть стационарная подача кислорода, а для меня это сейчас главное. Мы лежим напротив ординаторской, и я обращаю внимание на то, что весь персонал нашего отделения – молодые ребята и девушки, стройность и подтянутость их фигур не скрывают мешковатые скафандры, и они сноровисто и часто снуют по коридору, между палатами, каждый со своими обязанностями. Приходит и представляется мой молодой врач – Сумаков Илья Олегович, если не ошибаюсь. Он цепляет сатуратор к моему пальцу, смотрит с озабоченностью на результат – там где-то в районе 80. Очень мало. Врач настоятельно рекомендует мне без нужды не снимать кислородную маску.

Мне надо в туалет. Встаю с кровати и выхожу в коридор. Иду медленно, но одышка не оставляет. До санузла надо пройти метров 15, бреду, удерживаясь от искушения держаться за стенку. Сердце стучит где-то внизу живота, в ушах шумит. Да что же со мной такое – вот ведь несколько дней всего назад был относительно здоров!

В палате нас четверо, по возрасту всем явно за 60. Мой бородатый сосед Виктор Николаевич много лет проработал на северах, сейчас на пенсии. «Корону» подцепил и он сам, и его жена. Она лежит недалеко от мужа, время от времени навещает его, приносит ему к обеду куриную ножку (доча нажарила им их целую прорву и отправила передачей), поправляет постель, что-то внушает ему. В общем, проявляет заботу – семья и здесь остается семьей.

Жутко смотреть на другого соседа, по диагонали от меня: у мужчины дочерна обгоревшие голова и лицо, кисти рук. Ему, наверное, очень больно, но он все время молчит и через каждые минуту-полторы укладывается то на одном краю кровати, то на другом. На второй день он ложится на пол и замирает. Кто-то из нас взывает к проходящему мимо палаты медбрату. Тот заходит, склоняется над черноголовым человеком, берез его запястье, слушает пульс. И тут же лихорадочно пытается запустить ему сердце. Подходят еще медики, они с трудом умещаются в проходе и продолжают реанимировать мужчину. Потом его уносят в ординаторскую, оттуда уже слышны распоряжения по адреналиновым инъекциям. Но все оказалось напрасно – человек ушел…

По назначениям мне начинают ставить капельницы, буквально горстями носят таблетки (как-то посчитал – было больше десяти за раз), закачивают в меня даже гормоны, время от времени берут кровь. Но сдвигов нет – сатурация падает, я перестал есть. То есть просто начал угасать. Светлана звонит часто, разговариваю с ней срывающимся голосом. Она чувствует, что мне плохо, пытается всячески подбодрить, и я от нее еще не слышал столько ласковых, нежных слов, сколько она говорит мне их сейчас. Слушаю ее, и в носу щиплет, глазам жарко. «Я вернусь скоро домой, рыбка моя, не переживай – бормочу я.

В реанимацию так в реанимацию

Приходит врач Сумаков и сообщает, что мне по всем показаниям необходимы реанимационные мероприятия. Я вздыхаю и согласно киваю головой – это же очевидно. Тут же появляется каталка, я успеваю подписать какие-то бумаги, позвонить жене относительно своих дальнейших перемещений. Мне надевают на лицо кислородную маску (баллон снова у меня под боком), и ребята шустро катят меня по коридорам, и через несколько минут мы оказываемся в довольно просторной палате на несколько коек, уставленной аппаратурой.

Меня подкатывают к крайней койке, заставляют снять с себя все до последней нитки, и я, в чем мать родила, переваливаюсь на какой-то странный комковатый матрас (потом разобрался – противопролежневый), на лету пытаясь укрыться простыней. И снова вижу вокруг молодые глаза и лица, прикрытые очками, масками – это персонал реанимационного отделения тут же берет в работу своего очередного пациента.

Я же тем временем успеваю хоть немного осмотреться. Примечаю, что в палате шесть мест. Почти напротив меня на спине лежит грузная женщина, изо рта у нее торчат трубки, руки привязаны к бортам кровати, рядом сипит аппарат. Ага, вот это и есть интубирование, догадываюсь я.

Рядом со мной лежит китаянка, о которой я упомянул еще в начале своих заметок. Ну и дальше по моему ряду, у большого окна, за которым видны трубы ТЭЦ, мужчина в маске, и он все время машет рукой, подзывая кого-то из персонала. Не пустуют и две другие кровати по другому ряду, на них возлежат женщины в кислородных масках. Вольно или невольно также подмечаю, что все они, как и я, прикрыты только простынками, и под каждой постелью покоятся писсуары и утки. Да, вздыхаю я про себя, это все очень серьезно и, пожалуй, не на один час..

Подружиться с ИВЛ

Между тем дежурный врач берет в руки пластиковую маску, от которой к аппарату на тумбочке рядом с кроватью тянется прозрачный гофрированный шланг, надевает мне ее на лицо (тут же в рот, в нос бьет струя кислорода), туго стягивая лямки на затылке и на ходу поясняя, что аппарат искусственной вентиляции легких будет дышать не за меня, а вместе со мной, мне надо лишь приноровиться к ритму подачи воздуха. И началось. Я то попадал в режим подачи кислорода, то нет, и теплая струя самостоятельно шуровала у меня в носу, во рту, пока я судорожно пытался приспособиться к настойчивому напору аппарата. Да, вот еще: оказывается, у кислорода есть привкус, кислый такой.

Уже через час-другой губы под маской начало обметывать, во рту сохло, глаза стали слезиться – струйки кислорода пробивались сквозь маску, хоть и затянута она была туже некуда. Иногда я уставал дышать с аппаратом, и тогда старался хоть ненамного оттянуть край маски и подышать самому внешним воздухом. Но аппарат был начеку и тут же начинал верещать дурным голосом, ябедничая персоналу о нарушении герметичности маски. Обалдеть просто, как я в первый день устал от этого чертового ИВЛ, хотя и понимал, что по-другому сейчас просто нельзя.

Одновременно с накачкой кислородом в меня вливали капельницу за капельницей необходимые препараты, опять же пичкали таблетками, без конца мерили температуру (она долго держалась в районе 38), уровень сатурации. Передышками служили прием пищи и воды (ее приносили по первой же просьбе). Есть я толком не мог еще два или три дня. Но где-то в середине срока реанимации, то есть через четыре дня, когда я уже подружился со своим аппаратом ИВЛ и мне стало значительно лучше, у меня вдруг открылся аппетит.

Спасибо вам, ребята!

Дорогие врачи, санитары, медсестры Артем, Захар, Елена, Оксана кто там еще – всех не упомню, я, как, думаю, и другие прошедшие через ваши бережные руки больные, бесконечно вам благодарен за ваши профессионализм, чуткость и безупречную исполнительность. Вы сумели так поставить себя при исполнении своего профессионального долга, что проходящие через реабилитационное отделение чувствуют себя здесь не просто тяжело больными, а именно людьми, к которым здесь относятся с глубоким уважением и пониманием.

Эти молодые ребята делают все возможное, чтобы поставить на ноги попавших к ним больных. Увы, спасти удается не всех: в реанимацию чаще всего поступают люди немолодые, с большим процентом поражения легких, с ослабленным иммунитетом. При мне скончались моя соседка китаянка и еще три человека (это за те восемь дней, что я провел в реанимации), вечная им память.

На седьмой день мне разрешили дышать через обычную маску, а на следующий выписали из реанимационного отделения для дальнейшего лечения в пульмонологии. Я очень тепло простился с персоналом реанимации, они же пожелали мне больше здесь не появляться (надеюсь, так и будет).

Я от души благодарю всех медиков, вернувших меня в строй, и желаю им самим здоровья и терпения – это ведь очень непросто, провести восьмичасовую смену в герметичном костюме, и жить там же, при больнице, до окончания вахты.

Вероятно, в завершение этих записок следовало бы поделиться какими-либо ценными выводами и наблюдениями. Так вот, коронавирусом можно заразиться совсем не там, где предпола?